У Никитских ворот, в доме Боргеста, был трактир, где одна из зал была увешана закрытыми бумагой клетками с соловьями, и по вечерам и рано утром сюда сходились со всей Москвы любители слушать соловьиное пение. Во многих трактирах были клетки с певчими птицами, как, например, у А. Павловского на Трубе и в Охотничьем трактире на Неглинной. В этом трактире собирались по воскресеньям, приходя с Трубной площади, где
продавали собак и птиц, известные московские охотники.
Неточные совпадения
— Ну так купи
собак. Я тебе
продам такую пару, просто мороз по коже подирает! Брудастая, [Брудастая — «
собака с усами и торчащей шерстью». (Из записной книжки Н.В. Гоголя.)] с усами, шерсть стоит вверх, как щетина. Бочковатость ребр уму непостижимая, лапа вся в комке, земли не заденет.
Да вот еще один наказ: если кто-нибудь, шинкарь, жид,
продаст козаку хоть один кухоль [Кухоль — глиняная кружка.] сивухи, то я прибью ему на самый лоб свиное ухо,
собаке, и повешу ногами вверх!
— Миловидка, Миловидка… Вот граф его и начал упрашивать: «
Продай мне, дескать, твою
собаку: возьми, что хочешь». — «Нет, граф, говорит, я не купец: тряпицы ненужной не
продам, а из чести хоть жену готов уступить, только не Миловидку… Скорее себя самого в полон отдам». А Алексей Григорьевич его похвалил: «Люблю», — говорит. Дедушка-то ваш ее назад в карете повез; а как умерла Миловидка, с музыкой в саду ее похоронил — псицу похоронил и камень с надписью над псицей поставил.
Так года два подряд каждое воскресенье мальчуган приводил на веревке красивую и ласковую рыжую
собаку по кличке Цезарь, дворняжку, которая жила на извозчичьем дворе-трактире в Столешниковом переулке, и
продавал ее.
Члены же женского пола одинаково бесправны, будь то бабка, мать или грудная девочка; они третируются, как домашние животные, как вещь, которую можно выбросить вон,
продать, толкнуть ногой, как
собаку.
— Вы вот что… — начал запыхавшийся дворник еще издали. —
Продавайте, что ли, пса-то? Ну никакого сладу с панычом. Ревет, как теля. «Подай да подай
собаку…» Барыня послала, купи, говорит, чего бы ни стоило.
— Я тебе одно скажу, парень, — начал он не без торжественности. — Примерно, ежели бы у тебя был брат или, скажем, друг, который, значит, с самого сыздетства. Постой, друже, ты
собаке колбасу даром не стравляй… сам лучше скушай… этим, брат, ее не подкупишь. Говорю, ежели бы у тебя был самый что ни на есть верный друг… который сыздетства… То за сколько бы ты его примерно
продал?
— Ах, мой бог!.. Вы, кажется, нарочно притворяетесь идиотом? — вскипела дама. — Няня, дайте поскорее Трилли воды! Я вас спрашиваю русским языком, за сколько вы хотите
продать вашу
собаку? Понимаете, вашу
собаку,
собаку…
—
Собаками, барыня, не торгую-с, — сказал он холодно и с достоинством. — А этот пес, сударыня, можно сказать, нас двоих, — он показал большим пальцем через плечо на Сергея, — нас двоих кормит, поит и одевает. И никак этого невозможно, что, например,
продать.
— Подлинно диво, он ее, говорят, к ярмарке всереди косяка пригонил, и так гнал, что ее за другими конями никому видеть нельзя было, и никто про нее не знал, опричь этих татар, что приехали, да и тем он сказал, что кобылица у него не продажная, а заветная, да ночью ее от других отлучил и под Мордовский ишим в лес отогнал и там на поляне с особым пастухом пас, а теперь вдруг ее выпустил и
продавать стал, и ты погляди, что из-за нее тут за чудеса будут и что он,
собака, за нее возьмет, а если хочешь, ударимся об заклад, кому она достанется?
Полно, полно.
Ты требуешь заклада? что за вздор!
Что дам тебе в заклад? свиную кожу?
Когда б я мог что заложить, давно
Уж
продал бы. Иль рыцарского слова
Тебе,
собака, мало?
— Зачем отнял кутёнка? Ты
продай его мне. Я из него хорошую
собаку сделаю.
— Дуры, кошка — охотничий зверь, она ловчее
собаки. Вот я их приучу к охоте на птицу, разведем сотни кошек —
продавать будем, доход вам, дурехи!
— Ой, хитришь ты, старая
собака, — сказал Бузыга, и в его сильном голосе дрогнули, нежданно прорвавшись, какие-то звериные звуки. — Смотри, брат, — тебе Бузыгу не учить. Когда Бузыга сказал, что он в Крешеве, то, значит, его будут шукать в Филипповичах, а Бузыга тем часом в Степани на ярмарке коней
продает. Тебе Шпак правду говорит: лучше молчи.
Чуть не по всем нагорным селеньям каждый крестьянин хоть самую пустую торговлю ведет: кто хлебом, кто мясом по базарам переторговывает, кто за рыбой в Саратов ездит да зимой по деревням ее
продает, кто сбирает тряпье, овчины, шерсть, иной строевой лес с Унжи да с Немды гонят; есть и «напольные мясники», что кошек да
собак бьют да шкурки их скорнякам
продают.
— Ах он
собака!.. И конуру-то дают ему из милости, а дарит царства. Один брат лижет мисы на поварне у бесерменского царя и скоморошничает у него; другой слоняется по углам да
продает первому глупцу кречетов за морями… Ну, что ж потом?